Жил-был царь Берендей до колен борода. Уж три года Был он женат и жил в согласье с женою; но все им Бог детей не давал, и было царю то прискорбно. Нужда случилась царю осмотреть свое государство; он простился с царицей и восемь месяцев ровно пробыл в отлучке.
Девятый был месяц в исходе, когда он, к царской столице своей подъезжая, на поле чистом в знойный день отдохнуть рассудил; разбили палатку; душно стало царю под палаткой, и смерть захотелось выпить студеной воды. Но поле было безводно... Как быть, что делать? А плохо приходит; вот он решился сам объехать все поле: авось попадется на счастье где-нибудь ключ.
Поехал и видит колодезь. Поспешно Спрянув с коня, заглянул он в него: он полон водою вплоть до самых краев; золотой на поверхности ковшик плавает. Царь Берендей поспешно за ковшик - не тут-то было: ковшик прочь от руки. За янтарную ручку Царь с нетерпеньем то правой рукою, то левой хватает ковшик; но ручка, проворно виляя и вправо и влево, только что дразнит царя и никак не дается. Что за причина? Вот он, выждавши время, чтоб ковшик стал на место, хвать его разом справа и слева - как бы не так!
Из рук ускользнувши, как рыбка нырнул он прямо на дно колодца и снова потом на поверхность выплыл, как будто ни в чем не бывало.
"Постой же! (подумал Царь Берендей) я напьюсь без тебя", и, недолго сбираясь, жадно прильнул он губами к воде и струю ключевую начал тянуть, не заботясь о том, что в воде утонула сся его борода.
Напившися вдоволь, поднять он голову хочет... ан нет, погоди! не пускают; и кто-то царскую бороду держит. Упершись в ограду колодца, силится он оторваться, трясет, вертит головою - держат его, да и только.
"Кто там? пустите!" - кричит он.
Нет ответа; лишь страшная смотрит со дна образина: Два огромные глаза горят, как два изумруда; рот разинутый чудным смехом смеется; два ряда крупных жемчужин светятся в нем, и язык, меж зубами выставясь, дразнит царя; а в бороду впутались крепко вместо пальцев клешни.
И вот наконец сиповатый голос сказал из воды:
"Не трудися, царь, понапрасну; Я тебя не пущу. Если же хочешь на волю, Дай мне то, что есть у тебя и чего ты не знаешь".
Царь подумал: "Чего ж я не знаю? Я, кажется, знаю все!" И он отвечал образине:
"Изволь, я согласен".
"Ладно! - опять сиповатый послышался голос.
- Смотри же, слово сдержи, чтоб себе не нажить ни попрека, ни худа".
С этим словом исчезли клешни; образина пропала. Честную выручив бороду, царь отряхнулся, как гоголь, всех придворных обрызгал, и все царю поклонились. Сев на коня, он поехал; и долго ли, мало ли ехал, только уж вот он близко столицы; навстречу толпами сыплет народ, и пушки палят, и на всех колокольнях звон.
И царь подъезжает к своим златоверхим палатам - там царица стоит на крыльце и ждет; и с царицей рядом первый министр; на руках он своих парчевую держит подушку; на ней же младенец, прекрасный как светлый месяц, в пеленках колышется.
Царь догадался и ахнул.
"Вот оно то, чего я не знал! Уморил ты, проклятый Демон, меня!"
Так он подумал и горько, горько заплакал. Все удивились, но слова никто не промолвил. Младенца На руки взявши, царь Берендей любовался им долго, сам его взнес на крыльцо, положил в колыбельку и, горе скрыв про себя, по-прежнему царствовать начал. О тайне царской никто не узнал; но все примечали, что крепко Царь был печален - он все дожидался: вот придут за сыном; днем он покоя не знал, и сна не ведал он ночью.
Время, однако, текло, а никто не являлся. Царевич рос не по дням - по часам; и сделался чудо-красавец. Вот наконец и царь Берендей о том, что случилось, вовсе забыл... но другие не так забывчивы были. Раз царевич, охотой в лесу забавляясь, в густую чащу заехал один.
Он смотрит: все дико; поляна; черные сосны кругом; на поляне дуплистая липа. Вдруг зашумело в дупле; он глядит: вылезает оттуда чудный какой-то старик, с бородою зеленой, с глазами также зелеными.
"Здравствуй, Иван-царевич, - сказал он. - Долго тебя дожидалися мы; пора бы нас вспомнить".
"Кто ты?" - царевич спросил.
"Об этом после; теперь же вот что ты сделай: отцу своему, царю Берендею, мой поклон отнеси да скажи от меня: не пора ли, Царь Берендей, должок заплатить? Уж давно миновалось Время. Он сам остальное поймет. До свиданья".
И с этим Словом исчез бородатый старик. Иван же царевич в крепкой думе поехал обратно из темного леса. Вот он к отцу своему, царю Берендею, приходит.
"Батюшка царь-государь, - говорит он, - со мною случилось чудо".
И он рассказал о том, что видел и слышал. Царь Берендей побледнел как мертвец.
"Беда, мой сердечный друг, Иван-царевич! - воскликнул он, горько заплакав. - Видно, пришло нам расстаться!..
" И страшную тайну о данной клятве сыну открыл он.
"Не плачь, не крушися, родитель, - Так отвечал Иван-царевич, - беда невелика. Дай мне коня; я поеду; а ты меня дожидайся; тайну держи про себя, чтоб о ней здесь никто не проведал, даже сама государыня-матушка. Если ж назад я к вам по прошествии целого года не буду, тогда уж Знайте, что нет на свете меня".
Снарядили как должно в путь Ивана-царевича. Дал ему царь золотые латы, меч и коня вороного; царица с мощами крест на шею надела ему; отпели молебен; нежно потом обнялися, поплакали... с богом!
Поехал в путь Иван-царевич. Что-то с ним будет? Уж едет день он, другой и третий; в исходе четвертого - солнце только успело зайти - подъезжает он к озеру; гладко озеро то, как стекло; вода наравне с берегами; все в окрестности пусто; румяным вечерним сияньем воды покрытые гаснут, и в них отразился зеленый берег и частый тростник - и все как будто бы дремлет; воздух не веет; тростинка не тронется; шороха в струйках светлых не слышно.
Иван-царевич смотрит, и что же видит он? Тридцать хохлатых сереньких уточек подле берега плавают; рядом тридцать белых сорочек подле воды на травке лежат. Осторожно поодаль слез Иван-царевич с коня; высокой травою скрытый, подполз и одну из белых сорочек тихонько взял; потом угнездился в кусте дожидаться, что будет.
Уточки плавают, плещутся в струйках, играют, ныряют. Вот наконец, поиграв, поныряв, поплескавшись, подплыли к берегу; двадцать девять из них, побежав с перевалкой к белым сорочкам, оземь ударились, все обратились в красных девиц, нарядились, порхнули и разом исчезли. Только тридцатая уточка, на берег выйти не смея, взад и вперед одна-одинешенька с жалобным криком около берега бьется; с робостью вытянув шейку, смотрит туда и сюда, то вспорхнет, то снова присядет...
Жалко стало Ивану-царевичу. Вот он выходит к ней из-за кустика; глядь, а она ему человечьим голосом вслух говорит:
"Иван-царевич, отдай мне платье мое, я сама тебе пригожусь".
Он с нею спорить не стал, положил на травку сорочку и, скромно прочь отошедши, стал за кустом. Вспорхнула на травку уточка. Что же вдруг видит Иван-царевич? Девица в белой одежде стоит перед ним, молода и прекрасна так, что ни в сказке сказать, ни пером описать, и, краснея, руку ему подает и, потупив стыдливые очи, голосом звонким, как струны, ему говорит:
"Благодарствуй, Добрый Иван-царевич, за то, что меня ты послушал; тем ты себе самому услужил, но и мною доволен будешь: я дочь Кощея бессмертного, Марья-царевна; тридцать нас у него, дочерей молодых. Подземельным царством владеет Кощей. Он давно уж тебя поджидает в гости и очень сердит; но ты не пекись, не заботься, сделай лишь то, что я тебе присоветую.
Слушай: только завидишь Кощея-царя, упади на колена, прямо к нему поползи; затопает он - не пугайся; станет ругаться - не слушай; ползи да и только; что после будет, увидишь; теперь пора нам".
И Марья-царевна в землю ударила маленькой ножкой своей; расступилась тотчас земля, и они вместе в подземное царство спустились. Видят дворец Кощея бессмертного; высечен был он весь из карбункула-камня и ярче небесного солнца все под землей освещал. Иван-царевич отважно входит: Кощей сидит на престоле в светлой короне; блещут глаза, как два изумруда; руки с клешнями. Только завидел его вдалеке, тотчас на колени стал Иван-царевич.
Кощей ж затопал, сверкнуло страшно в зеленых глазах, и так закричал он, что своды царства подземного дрогнули. Слово Марьи-царевны вспомня, пополз на карачках Иван-царевич к престолу; царь шумит, а царевич ползет да ползет. Напоследок стало царю и смешно.
"Добро ты, проказник, - сказал он, - Если тебе удалося меня рассмешить, то с тобою ссоры теперь заводить я не стану. Милости просим К нам в подземельное царство; но знай, за твое ослушанье должен ты нам отслужить три службы; сочтемся мы завтра; ныне уж поздно; поди".
Тут два придворных проворно под руки взяли Ивана-царевича очень учтиво, с ним пошли в покой, отведенный ему, отворили дверь, поклонились царевичу в пояс, ушли, и остался там он один.
Беззаботно он лег на постелю и скоро сном глубоким заснул.
На другой день рано поутру царь Кощей к себе Ивана-царевича кликнул.
"Ну, Иван-царевич, - сказал он, - теперь мы посмотрим, что-то искусен ты делать? Изволь, например, нам построить нынешней ночью дворец: чтоб кровля была золотая, стены из мрамора, окна хрустальные, вкруг регулярный сад, и в саду пруды с карасями; если построишь этот дворец, то нашу царскую милость заслужишь; если же нет, то прошу не пенять... головы не удержишь!"
"Ах ты, Кощей окаянный, - Иван-царевич подумал, - Вот что затеял, смотри пожалуй!"
С тяжелой кручиной он возвратился к себе и сидит пригорюнясь; уж вечер; вот блестящая пчелка к его подлетела окошку, бьется об стекла - и слышит он голос:
"Впусти!" Отворил он дверку окошка, пчелка влетела и вдруг обернулась Марьей-царевной.
"Здравствуй, Иван-царевич; о чем ты так призадумался?"
- "Нехотя будешь задумчив, - сказал он. - батюшка твой до моей головы добирается".
- "Что же сделать решился ты?"
- "Что? Ничего. Пускай его снимет голову; двух смертей не видать, одной не минуешь".
"Нет, мой милый Иван-царевич, не должно терять нам бодрости. То ли беда? Беда впереди; не печалься; утро вечера, знаешь ты сам, мудренее: ложися спать; а завтра поранее встань; уж дворец твой построен будет; ты ж только ходи с молотком да постукивай в стену".
Так все и сделалось. Утром ни свет ни заря, из каморки вышел Иван-царевич... глядит, а дворец уж построен. Чудный такой, что сказать невозможно. Кощей изумился; верить не хочет глазам.
"Да ты хитрец не на шутку, - Так он сказал Ивану-царевичу, - вижу, ты ловок на руку; вот мы посмотрим, так же ли будешь догадлив. Тридцать есть у меня дочерей, прекрасных царевен. Завтра я всех их рядом поставлю, и должен ты будешь три раза мимо пройти и в третий мне раз без ошибки младшую дочь мою, Марью-царевну, узнать; не узнаешь - С плеч голова. Поди".
- "Уж выдумал, чучела, мудрость, - Думал Иван-царевич, сидя под окном. - Не узнать мне Марью-царевну... какая ж тут трудность?"
- "А трудность такая. - Молвила Марья-царевна, пчелкой влетевши, - что если я не вступлюся, то быть беде неминуемой. Всех нас тридцать сестер, и все на одно мы лицо; и такое сходство меж нами, что сам отец наш только по платью Может нас различать".
- "Ну что же мне делать?"
- "А вот что: буду я та, у которой на правой щеке ты заметишь Мошку. Смотри же, будь осторожен, вглядись хорошенько, Сделать ошибку легко. До свиданья".
И пчелка исчезла. Вот на другой день опять Ивана-царевича кличет царь Кощей. Царевны уж тут, и все в одинаковом Платье рядом стоят, потупив глаза.
"Ну, искусник, - молвил Кощей, - изволь-ка пройтиться три раза мимо этих красавиц, да в третий раз потрудись указать нам Марью-царевну".
Пошел Иван-царевич; глядит он в оба глаза: уж подлинно сходство! И вот он проходит в первый раз - мошки нет; проходит в другой раз - все мошки нет; проходит в третий и видит - крадется мошка, чуть заметно, по свежей щеке, а щека-то под нею так и горит; загорелось и в нем, и с трепещущим сердцем:
"Вот она, Марья-царевна!" - сказал он Кощею, подавши руку красавице с мошкой.
"Э, э! да тут, примечаю, что-то нечисто, - Кощей проворчал, на царевича с сердцем выпучив оба зеленые глаза. - Правда, узнал ты Марью-царевну, но как узнал? Вот тут-то и хитрость; верно, с грехом пополам. Погоди же, теперь доберуся я до тебя. Часа через три ты опять к нам пожалуй; рады мы гостю, а ты нам свою премудрость на деле здесь покажи: зажгу я соломинку; ты же, покуда будет гореть та соломинка, здесь, не трогаясь с места, сшей мне пару сапог с оторочкой; не диво; да только знай наперед: не сошьешь - долой голова; до свиданья".
Зол возвратился к себе Иван-царевич, а пчелка Марья-царевна уж там.
"Отчего опять так задумчив, милый Иван-царевич?" - спросила она.
"Поневоле будешь задумчив, - он ей отвечал. - Отец твой затеял новую шутку: шей я ему сапоги с оторочкой; разве какой я сапожник? Я царский сын; я не хуже родом его. Кощей он бессмертный! Видали мы много этих бессмертных".
- "Иван-царевич, да что же ты будешь делать?"
- "Что мне тут делать? Шить сапогов я не стану. Снимет он голову - черт с ним, с собакой! Какая мне нужда!"
"Нет, мой милый, ведь мы теперь жених и невеста; я постараюсь избавить тебя; мы вместе спасемся или вместе погибнем. Нам должно бежать; уж другого способа нет".
Так сказав, на окошко Марья-царевна плюнула; слюнки в минуту примерзли к стеклу; из каморки вышла она потом с Иваном-царевичем вместе, двери ключом заперла и ключ далеко зашвырнула. За руки взявшись потом, они поднялися и мигом там очутились, откуда сошли в подземельное царство. То же озеро, низкий берег, муравчатый, свежий луг, и, видят, по лугу свежему бодро гуляет конь Ивана-царевича. Только почуял могучий конь седока своего, как заржал, заплясал и помчался прямо к нему и, примчавшись, как вкопанный в землю стал перед ним. Иван-царевич, не думая долго, сел на коня, царевна за ним, и пустились стрелою.
Царь Кощей в назначенный час посылает придворных слуг доложить Ивану-царевичу: что-де так долго мешкать изволите? царь дожидается. Слуги приходят; заперты двери.
Стук! стук! И вот из-за двери им слюнки, словно как сам Иван-царевич, ответствуют: буду. Этот ответ придворные слуги относят к Кощею; ждать-подождать - царевич нейдет; посылает в другой раз тех же послов рассерженный Кощей, и та же всё песня: буду; а нет никого. Взбесился Кощей.
"Насмехаться, что ли, он вздумал? Бегите же; дверь разломать и в минуту за ворот к нам притащить неучтивца!"
Бросились слуги... Двери разломаны... вот тебе раз; никого там, а слюнки так и хохочут. Кощей едва от злости не лопнул.
"Ах! Он вор окаянный! Люди! Люди! Скорее Все в погоню за ним!.. Я всех перевешаю, если он убежит!.."
Помчалась погоня...
"Мне слышится топот", - шепчет Ивану-царевичу Марья-царевна, прижавшись жаркою грудью к нему. Он слезает с коня и, припавши ухом к земле, говорит ей:
"Скачут, и близко".
- "Так медлить Нечего", - Марья-царевна сказала, и в ту же минуту сделалась речкой сама, Иван-царевич железным мостиком, черным вороном конь, а большая дорога на три дороги разбилась за мостиком. Быстро погоня скачет по свежему следу; но, к речке примчавшись, стали в пень кощеевы слуги: след до мостика виден; дале ж и след пропадает, и делится на три дорога. Нечего делать - назад! Воротились разумники. Страшно царь Кощей разозлился, о их неудаче услышав.
"Черти! ведь мостик и речка были они! Догадаться можно бы вам, дуралеям! Назад! чтоб был непременно здесь он!..
" Опять помчалась погоня...
"Мне слышится топот", - шепчет опять Ивану-царевичу Марья-царевна. Слез он с седла и, припавши ухом к земле, говорит ей:
"Скачут, и близко". И в ту же минуту Марья-царевна вместе с Иваном-царевичем, с ними и конь их, дремучим сделались лесом; в лесу том дорожек, тропинок числа нет; по лесу ж, кажется, конь с двумя седоками несется. Вот по свежему следу гонцы примчалися к лесу; видят в лесу скакунов и пустились вдогонку за ними. Лес же раскинулся вплоть до входа в кощеево царство. Мчатся гонцы, а конь перед ними скачет да скачет; кажется, близко; ну только б схватить; ан нет, не дается. Глядь! очутились они у входа в кощеево царство. В самом том месте, откуда пустились в погоню; и скрылось всё: ни коня, ни дремучего лесу. С пустыми руками снова явились к Кощею они. Как цепная собака, начал метаться Кощей.
"Вот я ж его, плута! Коня мне! Сам поеду, увидим мы, как от меня отвертится!"
Снова Ивану-царевичу Марья-царевна тихонько шепчет:
"Мне слышится топот"; и снова он ей отвечает:
"Скачут, и близко".
- "Беда нам! Ведь это Кощей, мой родитель сам; но у первой церкви граница его государства; далее ж церкви скакать он никак не посмеет. Подай мне крест твой с мощами".
Послушавшись Марьи-царевны, снимает с шеи свой крест золотой Иван-царевич и в руки ей подает, и в минуту она обратилася в церковь, он в монаха, а конь в колокольню - и в ту же минуту с свитою к церкви Кощей прискакал.
"Не видал ли проезжих, старец честной?" - он спросил у монаха.
"Сейчас проезжали здесь Иван-царевич с Марьей-царевной; входили в церковь они - святым помолились да мне приказали свечку поставить за здравье твое и тебе поклониться, если ко мне ты заедешь".
- "Чтоб шею сломить им, проклятым!" - крикнул Кощей и, коня повернув, как безумный помчался с свитой назад, а примчавшись домой, пересек беспощадно всех до единого слуг. Иван же царевич с своею Марьей-царевной поехали дале, уже не бояся боле погони. Вот они едут шажком; уж склонялось солнце к закату, и вдруг в вечерних лучах перед ними город прекрасный. Ивану-царевичу смерть захотелось в этот город заехать.
"Иван-царевич, - сказала Марья-царевна, - не езди; недаром вещее сердце ноет во мне: беда приключится".
- "Чего ты боишься, Марья-царевна? Заедем туда на минуту; посмотрим город, потом и назад".
- "Заехать нетрудно, да трудно выехать будет. Но быть так! ступай, а я здесь останусь белым камнем лежать у дороги; смотри ж, мой милый, будь осторожен: царь и царица, и дочь их царевна выдут навстречу тебе, и с ними прекрасный младенец будет; младенца того не целуй: поцелуешь - забудешь тотчас меня, тогда и я не останусь на свете, с горя умру, и умру от тебя. Вот здесь, у дороги, буду тебя дожидаться я три дни; когда же на третий день не придешь... но прости, поезжай".
И в город поехал, с нею простяся, Иван-царевич один. У дороги белым камнем осталася Марья-царевна. Проходит день, проходит другой, напоследок проходит и третий - нет Ивана-царевича. Бедная Марья-царевна! Он не исполнил ее наставленья: в городе вышли вВстретить его и царь, и царица, и дочь их царевна; выбежал с ними прекрасный младенец, мальчик-кудряшка, живчик, глазенки как ясные звезды; и бросился прямо в руки Ивану-царевичу; он же его красотою так был пленен, что, ум потерявши, в горячие щеки начал его целовать; и в эту минуту затмилась память его, и он позабыл о Марье-царевне. Горе взяло ее.
"Ты покинул меня, так и жить мне незачем боле". И в то же мгновенье из белого камня Марья-царевна в лазоревый цвет полевой превратилась.
"Здесь, у дороги, останусь, авось мимоходом затопчет кто-нибудь в землю меня", - сказала она, и росинки слез на листках голубых заблистали. Дорогой в то время шел старик; он цветок голубой у дороги увидел; нежной его красотою пленясь, осторожно он вырыл с корнем его, и в избушку свою перенес, и в корытце там посадил, и полил водой, и за милым цветочком начал ухаживать.
Что же случилось? С той самой минуты всё не по-старому стало в избушке; чудесное что-то начало деяться в ней: проснется старик - а в избушке все уж как надо прибрано; нет нигде ни пылинки. В полдень придет он домой - а обед уж состряпан, и чистой скатертью стол уж накрыт: садися и ешь на здоровье. Он дивился, не знал, что подумать; ему напоследок стало и страшно, и он у одной ворожейки-старушки начал совета просить, что делать.
"А вот что ты сделай, - так отвечала ему ворожейка, - встань ты до первой ранней зари, пока петухи не пропели, и в оба глаза гляди: что начнет в избушке твоей шевелиться, то ты вот этим платком и накрой. Что будет, увидишь".
Целую ночь напролет старик пролежал на постеле, глаз не смыкая. Заря занялася, и стало в избушке видно, и видит он вдруг, что цветок голубой встрепенулся, с тонкого стебля спорхнул и начал летать по избушке; все между тем по местам становилось, повсюду сметалась пыль, и огонь разгорался в печурке. Проворно с постели прянул старик и накрыл цветочек платком, и явилась вдруг пред глазами его красавица Марья-царевна.
"Что ты сделал? - сказала она. - Зачем возвратил ты жизнь мне мою? Жених мой, Иван-царевич прекрасный, бросил меня, и я им забыта".
- "Иван твой царевич женится нынче. Уж свадебный пир приготовлен, и гости съехались все".
Заплакала горько Марья-царевна; слезы потом отерла; потом, в сарафан нарядившись, в город крестьянкой пошла. Приходит на царскую кухню; бБегают там повара в колпаках и фартуках белых; шум, возня, стукотня. Вот Марья-царевна, приближась к старшему повару, с видом умильным и сладким, как флейта, голосом молвила:
"Повар, голубчик, послушай, позволь мне свадебный спечь пирог для Ивана-царевича".
Повар, занятый делом, с досады хотел огрызнуться; но слово замерло вдруг у него на губах, когда он увидел Марью-царевну; и ей отвечал он с приветливым взглядом:
"В добрый час, девица-красавица; все, что угодно, делай; Ивану-царевичу сам поднесу я пирог твой". Вот пирог испечен; а званые гости, как должно, все уж сидят за столом и пируют. Услужливый повар важно огромный пирог на узорном серебряном блюде ставит на стол перед самым Иваном-царевичем; гости все удивились, увидя пирог. Но лишь только верхушку срезал с него Иван-царевич - новое чудо! Сизый голубь с белой голубкой порхнули оттуда. Голубь по столу ходит; голубка за ним и воркует:
"Голубь, мой голубь, постой, не беги; обо мне ты забудешь так, как Иван-царевич забыл о Марье-царевне!" Ахнул Иван-царевич, то слово голубки услышав; он вскочил как безумный и кинулся в дверь, а за дверью Марья-царевна стоит уж и ждет. У крыльца же конь вороной с нетерпенья, оседланный, взнузданный пляшет. Нечего медлить: поехал Иван-царевич с своею Марьей-царевной: едут да едут, и вот приезжают в царство царя Берендея они. И царь и царица приняли их с весельем таким, что такого веселья видом не видано, слыхом не слыхано. Долго не стали думать, честным пирком да за свадебку; съехались гости, свадьбу сыграли; я там был, там мед я и пиво пил; по усам текло, да в рот не попало. И все тут.
